Наполеон прибыл к авангарду Мюрата на Поклонную гору 2 сентября к двум часам дня.
Перед ним была Москва, оставленная русской армией, цель его стремлений, место желанного отдыха, тот город, где будет подписан славный мир! Так же думало его войско, от маршала до последнего солдата.
Погода стояла безоблачная. Вид на древний город с горящими под солнцем главами многочисленных церквей открылся Наполеону, как только он въехал на вершину горы…
Любовался.
Спросил план Москвы. Долго его рассматривал.
Отдал приказ:
— Пусть приведут ко мне бояр!
Адьютант Дюронель поскакал за боярами.
Увы! Московские бояре, которых ожидал Наполеон, сидели в это время далеко в своих нижегородских, тамбовских, саратовский и иных вотчинах или же спешно направлялись к ним, а в Москве покинутой более чем двумястами тысячами жителей, осталось не более десяти тысяч человек, не имевших средств выехать и далеко не напоминавших собою бояр. Среди них были и раненые солдаты.
Войска завоевателя ждали сигнального выстрела пушки, чтобы начать вступление в город. Наполеон не давал сигнала, он ждал, что бояре поднесут ключи города, как это делалось для него во всех завоеванных им цивилизованных странах Европы.
Тщетно искал Дюронель кого-нибудь достойного явиться к императору. Он объездил все ближайшие улицы, побывал в некоторых присутственных местах, не нашел ни одного чиновника и привез нескольких иностранцев-ремесленников, обратившихся к нему с просьбой о защите.
Увидав эту толпу дрожащих от страха оборванцев и без ключей от города, Наполеон рассерженно отвернулся, не в силах удержать проклятий.
И дал наконец давно ожидаемый сигнал. Пушка грянула. Авангард и части центральной армии Наполеона, стоявшей с Поклонной горы, двинулись к Москве.
Завоеватель остановился у Дорогомиловской заставы, сошел с лошади, стал ходить взад и вперед с левой стороны заставы, у самого Камер-Коллежского вала.
В это время, — пишет в своих воспоминаниях его секретарь Корбелецкий, — к Наполеону подвели какого-то человека в синей шинели и круглой шляпе. После разговора императора с неизвестным ко мне подбежал адъютант Наполеона, поляк Вельсович, и спросил:
— Что это значит? В Москве нет жителей?
Человек, которого видел Корбелецкий разговаривавшим с Наполеоном, был московский книгопродавец Франц Иванович Рисс. Он позднее рассказывал князю Шаховскому:
— Я вышел на улицу в день их вступления в Москву, был схвачен французами и тотчас же представлен Наполеону, находившемуся у Дорогомиловской заставы.
— Кто же остался в Москве? — спросил он.
— Никого из русских.
— Быть не может!
Рисс поклялся императору Наполеону в истине всего сказанного.
«Ужасная весть, что Москва пуста, — свидетельствует Корбелецкий, находясь в нескольких шагах от императора, — произвела на него впечатление громового удара. Его ровная и спокойная походка стала скорой и беспорядочной, он оглядывался в разные стороны, останавливался, трясся, цепенел, щипал себя за нос, снимал с руки перчатку и опять надевал, выдергивал из кармана платок, мял его в руках и клал в другой карман, повторяя это несколько раз. Короче сказать, он представлял собой беснующего человека.
Эта тяжелая сцена продолжалась битый час, генералы стояли перед ним неподвижно, как истуканы…»
Не дождавшись ни бояр, ни ключей, Наполеон сел наконец на лошадь и направился в Дорогомиловскую ямскую слободу, где и ночевал на постоялом дворе в ночь со 2 по 3 сентября.
Взятие Москвы, столь непохожее на взятие им таких городов, как Берлин и Вена, смутило Наполеона, он не решился в тот же день занять помещение в Кремлевском дворце, отложив свой въезд в Москву на 3 сентября.
— Может быть, русские даже не умеют сдаваться, — говорил он, желая хоть как-нибудь объяснить невероятный факт, что Москва пуста.