Толпы народа заполняли Никольскую улицу близ Казанского собора, где печатались и раздавались официальные известия. Народ, перехватывая друг у друга, быстро разносил их по всей Москве.
В аристократической и помещичьей среде чувствовались смущение и суматоха. Простой народ был спокоен.
— На Москву не сунется — шапками Закидаем! — говорил народ.
Ростопчин уверял, что «злодея в Москве не будет», но выезд жителей еще до Бородинского сражения принял грандиозные размеры: в списках экипажей, выезжавших через Ярославскую, Петербургскую, Владимирскую и Рязанскую заставы, число карет, бричек и колясок доходило до 1320 в день. Обыкновенные кибитки, запрягаемые тройкой, в счет не входили. Первыми уезжали дворяне.
Весть о назначении Кутузова главнокомандующим была принята в Москве восторженно.
26 августа 1812 года
День Бородинской битвы. Москва беспокойна. По свидетельству Ростопчина, в городе можно слышать отдаленный пушечный гром. Жители трепещут. Они понимают, что Наполеон не разбит и Москва под угрозой.
29 августа
Ночью москвичи видят зарево бивуачных огней нашей армии всего в 40 верстах от столицы. Тут уже и простой народ массами пешком побежал из города куда глаза глядят.
1 сентября
В этот день в крестьянской избе в деревне Фили состоялось заседание военного совета под председательством Кутузова. В совете участвовали: Барклай-де-Толли, Беннигсен, Ермолов, Толь, Остерман-Толстой, Раевский, Дохтуров и Кайсаров.
— Господа! — сказал Кутузов, — Я слышал ваши мнения. Некоторые будут не согласны со мной, но властью, врученной мне моим государем и отечеством, я приказываю… отступление.
В тот день около восьми часов вечера адъютант Кутузова Монтрезор привез этот «приговор Москве» и вручил его Ростопчину.
Город отдавали врагу без боя.
Ростопчин показал удивительную энергию: за 13 часов успел удалить из Москвы до 25000 раненых, заблаговременно приказав выставить у городских застав около пяти тысяч повозок с упряжью и лошадьми. Слабых раненых уложили в повозки, а другие, более сильные, отправились пешком. Этот беспримерный караван прибыл в Коломну. Больных и раненых поместили на ожидавшие их суда: в Рязани были приготовлены госпитали.
Предстояло Ростопчину озаботиться отправкой из Москвы Иверской и Владимирский чудотворных икон Божией Матери. Сделать это было весьма затруднительно: преосвященный Августин высказал опасение, как бы народ ни вздумал воспрепятствовать, считая, что покровительницы Москвы должны остаться в городе.
Люди днем и ночью дежурили у кафедрального собора, где находилась Владимирская икона, и у Иверской часовни. Святыни все же удалось вывезти в ночное время.
Покончив с распоряжениями, написав и отправив донесение Александру I с печальным известием, что неприятель готовится стать хозяином Первопрестольной, Ростопчин занялся приготовлениями к собственному отъезду из Москвы.
«В то время, — вспоминает он, — я не имел минуты свободной. Беспрестанно приходили ко мне люди всяких сословий; одни просили повозку, другие средств выбраться из города».
Ростопчин уехал в свое имение Вороново и сжег его, чтобы не досталось врагу. Армия Наполеона приближалась к Москве.