В 1712 году с Москвой случилась беда, в определенном смысле несравнимая даже с нашествиями — от них город с разной долей успеха всегда отбивался.
А тут не враги вошли — свои вышли. Можно сказать, вся страна вышла из повиновения Москве.
Столица кремлевского величия, блистающих под солнцем снегов, серебряных перезвонов бесчисленных церквей, буйных летних пузыристых ливней и той необъяснимо влекущей к себе тайны, что ведёт за собой по горбатым переулкам, готовая открыться встречному, но, и открывшись, ничего не объясняет.
Столица грязных улиц, жуликоватых торговцев, грубых посадских мужиков, толстых баб, серых одежд, унылых взглядов, тоскливых осеней и расхристанных весен…
Москва потеряла себя?!
И все без видимых причин, оттого лишь, что один заполошный Петька съездил в Европу и, отмывшись ее духовитыми мылами, захотел, чтобы дома было, «как там».
Москва могла ворчать на царя-басурманина, «продавшего Россию проклятым инородцам». Могла, словно оставленная жена, проклинать счастливую соперницу, столицу на болоте. Могла бунтовать или тихо готовить переворот, вспоминая опыт Смутного времени.
Она не могла одного — оставаться спокойной перед лицом такого оскорбления.
Но сила Москвы на сей раз оказалась именно в ее величавом спокойствии, равнодушии к перемене в судьбе, независтливом отношении к счастливой избраннице.
Нет, не об отсутствии самолюбия говорит такая позиция, а именно о его присутствии, о той самодостаточной уверенности в себе, которая не знает ревности и зависти потому, что себя уважает.
Эта размазанная по холмам деревня, за пять веков не научившаяся быть авантажной столицей, спокойно с начала XVIII века погрузилась в привычную провинциальную жизнь, чем и спасла себя от провинциализма.
У нее никогда не было претензии быть столицей — она просто была и осталась ею в душе, никак этого не провозглашая, ни на что не сетуя, прочно уверенная в одном:
Солнце не перестает быть солнцем, оттого что кто-то посадил на нем пятно
Москва даже как будто понимала уход от нее сумасбродного царя — она не могла дать ему «большой воды» для пускания кораблей и, как редкая женщина, способная отпустить мужа на длинном поводке, великодушно отпустила, уверенная: никуда он не денется.